Тяжко согрешил царь Давид Псалмопевец, согрешил прелюбодеянием и убийством, но, обличенный пророком, искренно покаялся и был прощен. Однако не избег он тяжкой епитимьи за свой грех. Восстал на него собственный сын его Авессалом, замыслил отнять престол у отца своего и самого его убить.Переманил на свою сторону многих людей Давидовых, чуть не весь Израиль шел за ним. В великом смущении и скорби уходил Давид от погони, но смирялся и признавал заслуженным гнев Божий.
Но в решающей битве был убит восставший сын, он запутался своими длинными роскошными кудрями в ветвях дерева в дубраве и был убит воинами Давида. Не желал царь смерти сыну своему, заповедовал воинам перед боем: «сохраните мне отрока моего», и с великою скорбью принял он весть о гибели сына, плакал и взывал: «Авессаломе, сыне мой, сыне мой, сыне мой Авессаломе…» (2 Цар. 16–18)
***
В последнее время все чаще и чаще в печати и на устах верующих, как только разговор заходит на тему Церкви, слышатся выдержки, целые правила из Номоканона, книги Правил, из святоотеческих законоположений и поучений о строгости хранения веры православной.
Да, никакое время не отличалось в духовном отношении таким беззаконием относительно святых канонов и установлений древних, Самим Духом Святым через святых положенных для ограждения нашей Церкви. И так много стало нарушений — и частных, и общих, — что даже Номоканон стал для нас как бы «опасной» книгой, как для тяжелобольного человека — медицинский справочник болезней: какую страницу ни откроешь, все как бы про его болезнь и все с обещанием самых незавидных последствий. Так что даже многие наши вполне благоразумные пастыри часто советуют своим духовным чадам читать этот законоправильник — чтоб не соблазнились ненароком.
Становится все труднее увязать правила и установления святых канонов с неправильностью и неканоничностью нашей жизни. Если по всей строгости захотим сегодня соблюсти эти законы, то должны будем со многих священнослужителей снять сан, большинству мирян на многие годы дать епитимью и не позволить причащаться, многим запретить входить в храм дальше притвора, да и вообще, на большинстве храмов повесить большие замки и разойтись по домам. Это если по всей правде. А если не по всей-то где мера? Может быть, перегиб и здесь, можно и на важнейшие пункты махнуть рукой, оправдавшись: «А, время теперь другое!»? Понятно, что есть опасность уклонения и влево, и вправо. Необходимо избрать средний, «царский» путь, путь узкий и труднопроходимый, скорее тернистую тропу меж двух обрывов. Но как?
Когда-то древние отцы наши вели душеспасительную беседу и задались вопросом: какая добродетель выше всех? Стали называть — каждый то, что предпочитал из своего подвижнического опыта: один назвал пост и воздержание, другой — молитву, третий — молчание, плач, покаяние, иной милостыню и т. д. Но Антоний Великий назвал главным духовное рассуждение, без которого все остальные подвиги не только не принесут пользу, но и неисцельно повредят. Все самое лучшее и самое правильное без духовного рассуждения превращается в коварнейшее зло, отравляет душу более всякого тяжкого греха.
Но что такое эта «духовная рассудительность»? Называют её ещё «разум Христов» или «око ума», а Серафим Роуз очень удачно зовет «православием сердца». Можно сказать, что это есть новое, как бы «шестое чувство», «духовное зрение», которым человек видит духовную сторону вещей, «корни» вещей, событий, протянутые в духовный мир — за пределы обычных рассудочных понятий. Посевается это «чувство» в душе христианина при таинстве миропомазания, а раскрывается и проясняется по мере его личного духовного подвига и роста. Страсти, немолитвенная жизнь, рассеянность, гнев, блуд, зависть, лень и многое другое — затмевают, омрачают это духовное «око», существенная сторона событий меркнет для нас, и мы начинаем видеть только оболочку происходящего, только маску, часто скрывающую истинное, главное содержание. Видим тогда только силуэты предметов, как бы при заходящем солнце. Именно об этом говорит апостол: «Да не зайдет солнце во гневе вашем». Солнце — наше духовное видение: меркнет, день сменяется ночью; когда мы гневаемся, мы перестаем правильно различать происходящее.
Нельзя путать «духовную рассудительность» и «душевную рассудочность». Человек, не развивший эту способность или утерявший её (что может произойти очень скоро и незаметно), чаще всего целиком отдается логической рассудочности. Его слова и мысли выстраиваются в стройные ряды, всячески выравниваются и отшлифовываются, приобретая вид четких, но суховатых формул. В таком случае логичной, законной правильностью слов и мыслей стараются восполнить то, чего душе не хватает, — Правды Божией.
Чем более мы подвержены ветру страстей и эмоциональным порывам, чем более мы увлекаемся поверхностными настроениями и веяниями душевной атмосферы вокруг нас, чем менее умеем утвердить якорь души своей — внимание во глубинах сердечных, в области Духа, — тем более уносит нас и сбивает на сторону, уводит от той средней, тернистой и узкой дороги, бросает на склоны обрыва и катит в сторону опасной пропасти. Очень многие люди по своему страстному, порывистому, горячечному характеру вовсе неспособны самостоятельно удерживать этот срединный путь, никак не попадают на ту меру «ни на десно, ни на шуе» (ни влево, ни вправо).
Если мы возьмем все спорные вопросы, которые возникали за века в церковных кругах, то найдем, что всегда истина была так тонко расположена в этой «зыбкой» средине, что было необходимо почти не поддающееся никакой логике и рассудочности духовное «чутье», которое умело удерживать вместе логически взаимоисключающие понятия и положения. И именно потому еретики ни в одном уже догмате не могли до конца разобраться, что для «разбирания» необходим был духовный разум, а не разумность, а вот его-то уже и не могло быть у еретика. Часто можно встретить самые точные логические построения мысли, особенно в наше — «умовое» время, в вопросах церковных и духовных, как бы арифметические расчеты — но только вкусивший «аромат Православия» узнает в них сухую, мертвую букву закона без жизни.
Как часто в течение моего десятилетнего настоятельства бетанским монастырем мне приходилось сталкиваться с людьми «соблазнившимися», то есть с теми, кто не мог увязать расхождения святых канонов, правил Номоканона и некоторых событий в жизни Церкви. Как досконально и подробно эти люди излагали правило за правилом, слово за словом — из святых отцов, из учения церковного, — но при всей правильности аргументов выходило, что в Церкви что-то не так и надо истину искать где-то ещё, в то время как хлеб Жизни по-прежнему был в храмах и за его поисками никуда уходить не нужно было. Но как было трудно вернуть этим людям мир, ими утерянный! Им не хватало как раз другого — отказаться от поиска правды умом и просто поверить — не знаю как, вот так просто — «безумно»: есть в Церкви нашей Бог, есть святыня, наперекор всем правдам и неправдам человеческим — есть!
Духовное зрение, в отличие от душевного разумения и знания, видит и вглубь, и вширь, и в прошлое, и в будущее, просто видит — необъяснимо, недоказуемо, помимо логики, без анализа и испытания. Бог открывает это знание — в духе человека, в сердце. Душевное же разумение при всей своей «художественности», «остроумности», «хитрословесности» — опирается на сопоставление, сравнивание, подведение одних, других, третьих законов, правил, слов и мыслей. Однако при всей этой изящной архитектуре понятий оно не умеет познать главного: воли Божией. Учение святых отцов свято, но чтобы его вполне правильно применить, нужна ещё не меньшая святость, то есть духовность!
Правила и каноны, слова и установления святых отцов для человека, не стяжавшего духа рассуждения, есть «меч обоюдоострый». Сечет он этим мечом «нарушителей» до крови, но при размахе наносит раны и себе самому. Ах, сколько людей на наших же глазах запутались своими «роскошными длинными кудрями» (то есть своими правильными, стройными и причесанными мыслями) в ветвях этих прекрасных деревьев и повисли между небом и землей и были пронзены стрелами врагов своих — наподобие несчастного Авессалома.
Архимандрит Лазарь Абашидзе
(0)
