И по своему прошлому, и по образованию, и по культурному наследию, и по своему отношению к Церкви и по подходу к греху, он несет что-то очень непростое, для себя тягостное и болезненное, а для исповедующего духовника это испытание его пастырского терпения и опытности.
Тип человека, отличающегося высокой интеллектуальностью свойственен всякой культуре и всякому народу. Тип этот всегда занимал и будет занимать в Церкви положение, отличное от положения простеца, и к нему духовнику всегда придется подходить иначе, чем он подходит к человеку, далекому от интеллектуальных запросов. Но тип интеллигента есть продукт только русской истории, неведомый западной культуре. На нем сказались влияния исторические, культурные, бытовые, европейской цивилизации несвойственные. Этот тип, в его классическом облике второй половины XIX и начала XX века, вероятно, историческим процессом будет сметен с лица этой планеты, но в своей основе он носит какие-то типично русские черты, которые останутся в жизни, как бы история не повернулась.
Вот эти существенные особенности интеллигента:
1) повышенная рассудочность и, следовательно, привычка говорить от книжных авторитетов;
2) недисциплинированность мысли и отсутствие того, что так отличает людей латинской, романской культуры, а именно: уравновешенность и ясность мыслей и формулировок;
3) традиционная оппозиционность всякой власти и иерархичности, будь то государственная или церковная; страстная увлеченность политикой;
4) характерная безбытность и боязнь всякой устроенности: семьи, сословия, церковного общества;
5) склонность вообще к нигилизму, вовсе не ограничивающемуся классическим типом Базарова и Марка Волхова, а легко сохраняющемуся и в духовной жизни,
6) влияние всяких в свое время острых течений, вроде декадентства, модернизма, проявляющееся в изломанности и изуродованности душевной. Все это можно было бы при желании умножить, но достаточно и сказанного
В своем подходе к покаянию такой тип часто бывает очень труден и для себя и для священника. Мало кто мог окончательно отрясти с себя прах этих былых болезней. Симптомы старого часто выбиваются на поверхность, и несчастный чувствует себя пленником былых привычек. Эта неясность и смятенность души обнаруживается и в образе мышления, и в способе выражаться. Такие люди зачастую не способны ясно выразить свое душевное состояние. Они почти всегда находятся в плену своих «настроений», «переживаний», «проблем». Они не умеют даже просто перечислять свои грехи, ходят «вокруг да около», иногда признаются в том, что не умеют исповедываться. У них нет ясного сознания греха, хотя это вовсе не означает, что они лишены нравственного чувства. Как раз обратно, это зачастую люди с высоким моральным уровнем, щепетильные к себе, неспособные ни на какой предосудительный поступок. Они, как правило, — носители общественной честности, «кристальной души люди». Но в своем отношении к внутренней жизни они пленены мудрованиями и излишними рассуждениями. Исповедь их носит характер рассудочный; они любят спорить, «не соглашаться с данным мнением». Они и на исповеди готовы вступать в прения и «оставаться при особом мнении». Они прекрасные диалектики и эту свою способность приносят и к исповедному аналою. Кроме того, от своей часто расплывчатой исповеди, в которой преобладают неопределенные части речи — «как-то», «до некоторой степени», «мне думается», «как бы вам это объяснить» и прочие, они легко пускаются в отвлеченные совопросничества. Они любят на исповеди, — совершенно не считаясь с тем, что за ними стоят ожидающие исповеди, — задавать священнику замысловатые философские и богословские вопросы, забывая, что исповедь никак не есть удобный момент для этого. Приходится слышать от этих людей: «меня страшно мучает вопрос о страданиях людей; как это Бог допускает страдания невиновных детей?» или что-либо в таком роде. Они часто жалуются на свои «сомнения». Маловерие типично для этой категории кающихся.

(3)

В современном обществе прочно устоялась мысль о независимости нравственности от религии. К сегодняшнему дню атеизм разработал целую систему антирелигиозной аргументации, которая сводится к отрицательным ответам на следующие вопросы:
— необходимо ли быть верующим, чтобы быть нравственным?
— является ли христианство нравственным учением?

Рассмотрим последовательно, насколько убедительна атеистическая аргументация в каждой из названных нами областей.

Необходимо ли быть верующим, чтобы быть нравственным?

Согласно атеистам, нравственность не зависит от религии, и поэтому быть нравственным человеком вполне можно и не принадлежа ни к одной из мировых религий. При этом они ссылаются на тот факт, что порядочные люди есть и среди атеистов, а подлецы – и среди христиан. Увы, к сожалению, некоторые христиане (точнее, люди, называющие себя христианами, но на деле ими не являющиеся) дают много поводов для атеистов быть уверенными в своей правоте. Образ жизни подобных «христиан» отличается от того идеала, который дал нам Иисус Христос, и любви в их делах гораздо меньше, чем фарисейства. Ведь, как говорил апостол Павел, «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто» (1 Кор. 13, 1-2).

Очевидно, что лучшим доказательством необходимости религии для нравственности была бы образцовая нравственная жизнь самих христиан. Нужно понимание того, что своим безнравственным поведением люди, называющие себя христианами, губят не только свою душу, но и наносят огромный вред Церкви и отвращают от Нее многих людей, готовых прийти к Богу, но смущенных таким явным противоречием веры и безнравственности.

Собственно говоря, взгляд на независимость морали от религии является достаточно новым. Еще в XVIII веке даже такой противник Церкви, как Вольтер, писал, что «если бы Бога не было, его следовало бы выдумать». Великий французский просветитель прекрасно понимал, что народ, оставленный без нравственного руководства свыше, обречен. И лишь в XIX веке распространяются мысли о возможности построения атеистического общества. И даже тот факт, что построение такого общества обошлось человечеству в десятки миллионов человеческих жизней, страшнейших войн и тотального террора, не убеждает атеистов в своей неправоте. Ну что тут скажешь?.. «Если факты противоречат моей теории, то тем хуже для фактов»?

Конечно, нравственное поведение не является прерогативой только верующего человека, и жизнь это справедливо подтверждает. Но сводится ли нравственность только к поведению? А каков перечень нравственных требований? И здесь атеистическая нравственность выглядит по сравнению с христианской как начальная школа по сравнению с высшей: таких требований по формированию внутреннего мира, как в христианстве, атеизм не знает. Убедиться в этом сможет любой человек, заглянувший хотя бы в популярную брошюру, где говорится о том, как готовиться к исповеди. Перечень грехов в ней поистине впечатляет.

Является ли христианство нравственным учением?

Популярным аргументом против христианства является и мнение о том, что оно будто бы безнравственно на том основании, что ставит на первое место выгоду. Человек, так сказать, соглашается вести нравственную жизнь из ожидания награды на небесах и боязни вечных мучений. Атеист же нравственен безотносительно тому, получит ли он награду или нет, поскольку ни на какую награду он не рассчитывает. Однако утверждать так может лишь человек, совершенно не знакомый с христианским учением, не читавшим ни Евангелия, ни отцов Церкви, ни хотя бы учебник по нравственному богословию. Ведь даже новичку в христианстве известно учение о трех типах служения Богу: раба, наемника и сына. Именно служение сына – свободное, сознательное служение в любви – есть истинное служение Богу: «Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа» (Гал. 4, 7). Главный критерий нравственности – любовь, а не выгода, причем любовь жертвенная, не ищущая своего, никакой выгоды. «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине» (1 Кор. 13, 4-6).Пример такой любви дол нам Иисус Христос, принеся Себя в жертву на кресте за все человечество. Такой любви Он ждет и от нас: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15, 12-13).

(0)

Так чего же он стоит, такой наш суд? Ведь все, что мы можем знать друг о друге, по большому счету укладывается в эту печальную схему: мы видим лишь внешность чужих дел, но совершенно не представляем себе их смысла и внутренней мотивации.

Наблюдая чужие поступки, мы наивно пытаемся дать справедливую оценку совершившим их людям. Но не так судит Бог, который смотрит не на дела, а на сердце человека, знает все обстоятельства его жизни, движения его души, и совсем по-другому оценивает даже то, что, вне всякого сомнения, является грехом в наших глазах.

Очень хороший пример, поясняющий, как это может быть, приводит в своих поучениях преподобный Авва Дорофей — христианский подвижник, живший в VII веке. Он рассказывает, как на невольничьем торге были выставлены на продажу две совсем маленькие девочки, и одну из них купила благочестивая христианка, мечтающая воспитать ее в чистоте и благоухании святых заповедей Христовых. Другую малышку купила совершенно развратная блудница, с тем чтобы научить ее своему мерзкому ремеслу. И, конечно, же, первая девочка выросла чистой душой и телом, боголюбивой и исполненной всяческих добродетелей. А вторая…
Вторую ее злая наставница сделала орудием дьявола, научив самым изысканным и грязным видам разврата.

И вот, Авва Дорофей восклицает: «Обе были малы, обе проданы, не зная сами, куда идут, и одна оказалась в руках Божиих, а другая впала в руки диавола. Можно ли сказать, что Бог равно взыщет как с одной, так и с другой? Как это возможно! Если обе впадут в блуд или в иной грех, можно ли сказать, что обе они подвергнутся одному суду, хотя и обе впали в одно и то же согрешение?

Возможно ли это? Одна знала о Суде, о Царствии Божием, день и ночь поучалась в словах Божиих; другая же, несчастная, никогда не видала и не слышала ничего доброго, но всегда, напротив, все скверное, все диавольское; как же возможно, чтобы обе были судимы одним судом?

Итак, никакой человек не может знать судеб Божиих, но Он один ведает все и может судить согрешения каждого, как Ему Единому известно».

«НЕНАВИДЬ ГРЕХ, НО ЛЮБИ ГРЕШНИКА» — вот принцип православной аскетики, не позволяющий отождествлять человека с его злыми делами.

Но даже ненависть к чужому греху может оказаться духовно опасной. Ведь тот, кто внимательно рассматривает поведение других, сам рискует через осуждение греховных поступков незаметно впасть и в осуждение человека, который их совершает. В Древнем Патерике упоминается поучительный случай подобного рода: «Один старец святой жизни, узнав о некоем брате, что он впал в блуд, сказал: „О, худо он сделал“. Через некоторое время Ангел принес к нему душу согрешившего и сказал: „Посмотри, тот, кого ты осудил, умер; куда же прикажешь поместить его — в Царство или в муку?“ Потрясенный этим святой старец все оставшееся время своей жизни провел в слезах, покаянии и безмерных трудах, молясь, чтобы Бог простил ему этот грех».

Старец осудил не брата, а лишь его поступок, но Господь показал ему недопустимость даже такого, казалось бы, благочестивого и праведного суда. Грех достоин ненависти — но каждому, желающему своего спасения, необходимо научиться ненавидеть грех, прежде всего, в себе самом.

О чужих же грехах и о правильном отношении к ним Авва Дорофей писал следующее: «Действительно случается, что брат погрешает по простоте; но имеет одно доброе дело, которое угодно Богу более всей жизни, — а ты судишь, и осуждаешь его, и отягчаешь душу свою. Если же и случилось ему преткнуться, почему ты знаешь, сколько он подвизался и сколько пролил крови своей прежде согрешения? Теперь согрешение его является пред Богом, как бы — дело правды. Ибо Бог видит труд его и скорбь, которые он, как я сказал, подъял прежде согрешения, и — милует его. А ты знаешь только сие согрешение, и тогда как Бог милует его, ты — осуждаешь его и губишь душу свою. Почему ты знаешь, сколько слез он пролил о сем пред Богом? Ты видел грех, а покаяния его не видел».

Даже очень грязный человек может почувствовать себя чистым и опрятным, если встретит бедолагу еще более грязного и неряшливого, чем он сам. Беда в том, что наша поврежденная грехом природа все время стремится к самоутверждению за счет признания другого человека более низким, плохим, греховным.

И еще одна лазейка для этого больного стремления очень часто видится нам в словах Нового Завета об обличении греха: Испытывайте, что благоугодно Богу, и не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но и обличайте. Ибо о том, что они делают тайно, стыдно и говорить (Еф 5:10-12). Казалось бы, вот — прямая санкция на осуждение чужих грехов, подкрепленная авторитетом Священного Писания.

Однако не стоит торопиться с выводами. Прежде чем приступить к обличению злых дел, всем стремящимся к подобного рода деятельности следовало бы сначала ознакомиться с мыслями духовно опытных подвижников по этому поводу: «Обманутые ложным понятием о ревности, неблагоразумные ревнители думают, предаваясь ей, подражать Святым Отцам и святым мученикам, забыв о себе, что они, ревнители, — не святые, а грешники. Если святые обличали согрешающих и нечестивых, то обличали по повелению Божию, по обязанности своей, по внушению Св. Духа, а не по внушению страстей своих и демонов. Кто же решится самопроизвольно обличать брата или сделать ему замечание, тот ясно обнаруживает и доказывает, что он счел себя благоразумнее и добродетельнее обличаемого им, что он действует по увлечению страстью и по обольщению демоническими помыслами», — писал святитель Игнатий (Брянчанинов).

А вот слова святителя Филарета (Дроздова): «Правду говорить — дело хорошее, когда нас призывает к тому обязанность или любовь к ближнему, но сие делать надобно, сколь возможно, без осуждения ближнего и без тщеславия и превозношения себя, как будто лучше другого знающего правду. Но при том надобно знать людей и дела, чтобы вместо правды не сказать укоризны и вместо мира и пользы не произвести вражды и вреда».

Нетрудно заметить, что два авторитетнейших учителя нашей Церкви, жившие во второй половине XIX века, независимо друг от друга высказывают практически одну и ту же мысль: не стоит обличать грешников, если только ты не был специально призван к этому Богом и не очистил свое сердце от страстей. Но если обратиться к древним Отцам, то их мнение об уместности обличения чужих грехов будет еще более категоричным: «Никому не выставляй на вид каких-либо его недостатков, ни по какой причине. …Не укоряй брата своего, хотя бы ты видел его нарушителем всех заповедей, иначе и сам впадешь в руки врагов своих». (Преподобный Антоний Великий) «Покрой согрешающего, если нет тебе от сего вреда: и ему придашь бодрости, и тебя поддержит милость Владыки твоего» (Преподобный Исаак Сирин) «Никого не укоряй, ибо не знаешь, что случится с самим тобою. …Изреки слово утешения душе нерадивой, и Господь подкрепит сердце твое» (Преподобный Ефрем Сирин)

Однажды братия спросили преподобного Пимена Великого: «Авва, следует ли, видя согрешение брата, умолчать и покрыть грех его?» «Следует, — отвечал преподобный Пимен. — Если покроешь грех брата, то и Бог покроет твой грех». «Но какой же ответ ты дашь Богу, что, увидев согрешающего, не обличил его?» — снова спросили у него, и Авва Пимен ответил: «Я скажу: „Господи! Ты повелел прежде вынуть бревно из своего глаза, а потом извлекать сучок из глаза брата — я исполнил повеление Твое“». Себя судить куда труднее, чем других. Если ты сумеешь правильно судить себя, значит, ты поистине мудр». Христианство призывает людей именно к такой мудрости — научиться осуждать лишь собственные грехи, оставляя чужие ошибки и несовершенства праведному и милосердному суду Божию. (По материалам журнала «Фома»).

(2)

Почему христианство так категорично запрещает осуждение ближнего? Ведь осуждают люди друг друга отнюдь не за выдающиеся заслуги и добродетели, а за безнравственное поведение. Или, выражаясь языком христианской аскетики, — за грехи. Но разве грех, с точки зрения Церкви, не достоин порицания?

Эммануил Кант говорил, что более всего в мире его изумляет вид звездного неба над нами и нравственный закон внутри нас. Этот закон совести является универсальным для всего человечества и не зависит от культурных, национальных или религиозных различий между людьми.

Стремление к добру так же естественно для каждого из нас, как, например, способность мыслить, разговаривать или ходить на задних конечностях. Поэтому заповеди «не убий», «не укради», «не желай жены ближнего своего» даже для человека, который еще только знакомится с жизнью Церкви, не становятся открытием чего-то принципиально нового и неожиданного.

Но вот Евангельская заповедь о неосуждении очень часто вызывает недоумение и целый ряд вопросов. Ведь если муниципальный чиновник покупает себе иномарку, по стоимости равную его жалованию за двадцать лет беспорочной службы, то осуждение вызывает вовсе не его любовь к качественной и удобной технике. Женатого мужчину, который завел себе роман на стороне, знакомые осуждают совсем не за то, что он примерный отец, а спившегося саксофониста — отнюдь не за его виртуозное владение музыкальным инструментом.

Ни один, даже самый пристрастный, дотошный и въедливый критик не станет порицать кого-либо за добрые и полезные дела. Поводом к осуждению может стать лишь безнравственное поведение, неблаговидный поступок или преступление. Но почему же тогда Церковь так настойчиво призывает христиан никого не осуждать ни делом, ни словом, ни даже мыслью? Ведь очень часто бывает, что человек явно грешит на глазах у всех, и никаких сомнений в его греховности не может возникнуть даже у самого наивного альтруиста и романтика.

В большинстве традиционных религий осуждение и даже наказание подобных людей является нормой. В древнем Израиле, например, благочестивые иудеи должны были до смерти забить камнями грешников, уличенных в супружеской измене. А в тех мусульманских странах, где в основе уголовного права лежит шариат, взятому с поличным грешнику и сегодня грозит тяжкое физическое наказание, вплоть до смертной казни. С точки зрения обычной человеческой логики, это вполне нормально: преступление требует наказания, а грех — возмездия. Однако Евангельский принцип отношения к грешникам решительно противоречит подобному рассуждению.

Своей земной жизнью Иисус Христос показал людям ту норму человечности, к которой все мы призваны, и поэтому любой поступок Христа, описанный в Евангелии, является эталоном поведения для каждого человека, искренне стремящегося исполнить волю Божию.

Что же говорит Евангелие об отношении Христа к грешникам? Только одно: Он их не осуждал, но относился к ним с любовью и жалостью. Христос не осудил женщину, взятую в прелюбодеянии (Ин 8:11); не осудил жителей Самарянского селения, отказавшихся дать Ему пищу и кров (Лк 9:51-56); и даже Иуду, пришедшего предать Его на мучительную смерть, Господь не исключил из числа Своих друзей (Мф 26:50). Более того: первым человеком, которого Христос ввел в Рай, был покаявшийся бандит и убийца, распятый за свои грехи (Лк 23:32-43).

Евангелие упоминает лишь одну категорию людей, которая подверглась резкому осуждению Христа. «Змиями» и «порождениями ехидниными» Господь назвал первосвященников, книжников и фарисеев. Это была религиозная элита иудейского народа — то есть именно те люди, которые как раз и считали себя вправе осуждать грешников.

В чем же причина такого парадоксального отношения к грешникам в христианстве и почему в Православии любая форма негативной оценки даже очевидно согрешившего человека считается тягчайшим грехом?

Для того, чтобы ответить на эти вопросы, необходимо сначала выяснить: а как вообще понимается грех в Православии? В греческом языке грех часто называется словом «амартиа», что в буквальном переводе на русский означает «мимо цели», «промах». До грехопадения любое действие человека имело своей целью исполнение благой воли Божией о нем самом и о мире вокруг него. Но когда человек отпал от своего Создателя, эту ясную и высокую цель от него заслонило множество других, мелких и противоречивых. Все его свойства и способности остались прежними, но вот употреблять их человек стал неподобающим образом. Так стрелок с помутившимся зрением по-прежнему способен натянуть тугую тетиву своего лука и пустить стрелу, но вот куда она попадет — большой вопрос. Скорее всего, такой выстрел вслепую окажется именно «амартиа», то есть — мимо цели.

Вот как пишет об этом преподобный Симеон Новый Богослов: «Со времени преступления Адамова растлились все естественные силы человеческого естества, то есть ум, память, воображение, воля, чувство, которые все совмещаются в частях души… Растлились, но не уничтожились. Почему человек может умствовать, но не может умствовать правильно; может действовать, но действовать неразумно. По сей причине все, что он думает и придумывает, что загадывает и предпринимает, к чему сочувствует и от чего отвращается, все это криво, косо, ошибочно».

Иначе говоря, грех в Православии понимается как неправильно, не вовремя и невпопад реализованный импульс человеческой природы, который сам по себе вполне здоров, но, будучи употребленным не по назначению, стал вредным и опасным для человека. Грех осуждения не является исключением из этого правила. В его основе лежит все тот же изумлявший Канта нравственный закон стремления человека к добру.

Создав человека безгрешным, Бог вложил в его природу совесть как способность отличать добро от зла, — и ненависть к греху как защитную реакцию на столкновение со злом. Поэтому, когда первые люди согласились в райском саду на уговоры сатаны и вкусили плодов с запретного древа, они не стали жертвами обмана или собственного неведения. Грехопадение было сознательным актом нарушения ими воли Божией и голоса собственной совести.

Отпав от Бога, человек потерял Рай, — но эту естественную способность распознавать зло и ненавидеть грех он сохраняет по сей день. Правда, с одной печальной оговоркой: после грехопадения человек отчетливо видит зло, но только в других людях, и ненавидит он теперь исключительно чужие грехи. Такое духовное устроение и порождает отношение к окружающим, которое принято называть в православной традиции — грехом осуждения.

Неверно употребленная способность, словно чудовищный бинокль неимоверно увеличивает перед нашим духовным взором все недостатки окружающих и их злые дела. Но когда мы через этот же бинокль пробуем взглянуть уже на самих себя, он начинает столь же неимоверно уменьшать все наши грехи, делая их в наших глазах мелкими, ничтожными и не заслуживающими внимания. Как это ни странно, но такое стремление не видеть себя грешным и плохим тоже имеет основание в чистой богоданной природе человека и является не чем иным, как искаженным чувством святости, которая была свойственна нашему естеству до грехопадения.

Парадокс греха осуждения заключается в том, что, взявшись судить о недостатках и грехах другого человека, мы на самом деле судим себя, хотя, как правило, даже не подозреваем об этом. Осуждая кого-либо, мы устанавливаем некий уровень нравственной оценки человеческого поведения, ниже которого и сами не имеем права опускаться.

Скажем, осудив в душе грубияна-начальника, орущего на подчиненных по поводу и без повода, мы тем самым, определяем и для себя категорическую недопустимость подобного поведения. Однако, вернувшись с работы домой, можем тут же сорвать накопившиеся за день раздражение и усталость на ни в чем не повинных родственниках. И поэтому осуждение, которое днем было адресовано несдержанному начальнику, теперь с полным правом должно быть употреблено уже по отношению к нам самим.

Так проявляет себя удивительный закон духовной жизни, который преподобный Иоанн Лествичник формулировал следующим образом: «Если в самом деле истинно, что …каким судом судите, таким будете судимы (Мф 7:2), то, конечно, за какие грехи осудим ближнего, телесные или душевные, в те впадем сами; и иначе не бывает».

Причина такой жесткой зависимости в том, что в другом человеке мы можем опознать и осудить лишь те греховные наклонности, которые есть в нас самих, даже если этому человеку они вовсе не свойственны. Мы не видим души человека, не знаем его внутреннего мира, и поэтому очень часто приписываем чужим поступкам то значение, которое нам подсказывает наш собственный греховный опыт.(Окончание следует).

(10)